alatyir
Продвинутый пользователь
[#26] ·
alatyir
Продвинутый пользователь
[#27] ·
Они глумятся над тобою, Они, о Родина, корят Тебя твоею простотою, Убогим видом черных хат…
Так сын, спокойный и нахальный, Стыдится матери своей -Усталой, робкой и печальной Средь городских его друзей,
Глядит с улыбкой состраданья На ту, кто сотни верст брела И для него, ко дню свиданья, Последний грошик берегла.
Иван Бунин. 1891
alatyir
Продвинутый пользователь
[#28] ·
Дед, это я виновата, Некого обличать.
Я про фашизм забыла Детям своим кричать,
Кланяться ветеранам Светлой Победы той
И поминать их в храмах Перед иконой святой.
Дед, это я виновата - Не закрывала дверей
Тем, кто травил в Украине Байки про москалей.
Морщилась, но молчала. Я не звенела в набат,
Каждому не кричала, Что славянин мне брат.
Дед, это я виновата В том, что при власти ворье.
В том, что из схронов вышло Неонацистов зверье.
Я затыкала уши. Взглядом блуждала окрест.
Я была равнодушна…Время идти на крест.
Дед, я к тебе за прощеньем. Знаю, ты на Небесах.
Буду жива - в День Победы Стану в молитве в слезах.
Внукам своим не устану Правды слова нести.
Против фашизма я встала. Дед, если что - прости.
Ирина Вязовая. Днепропетровск.
alatyir
Продвинутый пользователь
[#29] ·
Если дорог тебе твой дом, Где ты русским выкормлен был, Под бревенчатым потолком, Где ты, в люльке качаясь, плыл; Если дороги в доме том Тебе стены, печь и углы, Дедом, прадедом и отцом В нем исхоженные полы; Если мил тебе бедный сад С майским цветом, с жужжаньем пчел И под липой сто лет назад В землю вкопанный дедом стол; Если ты не хочешь, чтоб пол В твоем доме фашист топтал, Чтоб он сел за дедовский стол И деревья в саду сломал… Если мать тебе дорога — Тебя выкормившая грудь, Где давно уже нет молока, Только можно щекой прильнуть; Если вынести нету сил, Чтоб фашист, к ней постоем став, По щекам морщинистым бил, Косы на руку намотав; Чтобы те же руки ее, Что несли тебя в колыбель, Мыли гаду его белье И стелили ему постель… Если ты отца не забыл, Что качал тебя на руках, Что хорошим солдатом был И пропал в карпатских снегах, Что погиб за Волгу, за Дон, За отчизны твоей судьбу; Если ты не хочешь, чтоб он Перевертывался в гробу, Чтоб солдатский портрет в крестах Взял фашист и на пол сорвал И у матери на глазах На лицо ему наступал… Если ты не хочешь отдать Ту, с которой вдвоем ходил, Ту, что долго поцеловать Ты не смел,— так ее любил,— Чтоб фашисты ее живьем Взяли силой, зажав в углу, И распяли ее втроем, Обнаженную, на полу; Чтоб досталось трем этим псам В стонах, в ненависти, в крови Все, что свято берег ты сам Всею силой мужской любви… Если ты фашисту с ружьем Не желаешь навек отдать Дом, где жил ты, жену и мать, Все, что родиной мы зовем,— Знай: никто ее не спасет, Если ты ее не спасешь; Знай: никто его не убьет, Если ты его не убьешь. И пока его не убил, Ты молчи о своей любви, Край, где рос ты, и дом, где жил, Своей родиной не зови. Пусть фашиста убил твой брат, Пусть фашиста убил сосед,— Это брат и сосед твой мстят, А тебе оправданья нет. За чужой спиной не сидят, Из чужой винтовки не мстят. Раз фашиста убил твой брат,— Это он, а не ты солдат. Так убей фашиста, чтоб он, А не ты на земле лежал, Не в твоем дому чтобы стон, А в его по мертвым стоял. Так хотел он, его вина,— Пусть горит его дом, а не твой, И пускай не твоя жена, А его пусть будет вдовой. Пусть исплачется не твоя, А его родившая мать, Не твоя, а его семья Понапрасну пусть будет ждать. Так убей же хоть одного! Так убей же его скорей! Сколько раз увидишь его, Столько раз его и убей!
ДоРеМи
Продвинутый пользователь
[#30] ·
Полновесным, благосклонным Яблоком своим имперским, Как дитя, играешь, август. Как ладонью, гладишь сердце Именем своим имперским: Август!- Сердце!
Месяц поздних поцелуев, Поздних роз и молний поздних! Ливней звездных - Август!- Месяц Ливней звездных!
Марина Цветаева.
Своя
Sanguisorba obtusa
[#31] ·
То было много лет назад. В лесах затерянной глубинки, Где обмелевший перекат, Невидимый на сотнях карт, Купая радужный закат, Искрил отмытые песчинки.
Здесь в отдаленьи от людей Была нетронутой природа, И даже стаи лебедей, Что караулил Берендей, Не испугал приезд народа.
Хозяйский двор в тот вечер мне Предстал знакомою картиной: Телега, лодка, берег с тиной И невод на сухом плетне.
Навес с тесовой старой крышей, Где ветры вольные, сквозя, Ласкали справного коня И уносили вдаль и выше.
Чуть видимый с больших высот, Поймав воздушные теченья, Как безмоторный самолёт, Кружился ястреб без движенья.
Стоял гнетущий летний зной, Мелели на изломах реки, И ожидался в кои веки На редкость дивный шишкобой.
II И только озарился плёс Косым лучом у переката, Нас провожал хозяйский пёс Тропою в сторону Увата.
“Никак, идёте на грозу, С утра так мучают суставы”, - Хозяйка с жалобой- к отцу Уже у самой переправы.
Угодий кедровых места Здесь занимали пол-округи. И заходили неспроста Сюда кочующие струги.
И, как наследье ледника С отрогов горного Алтая, Бежала быстрая река, Жемчужина глухого края.
Потом, без всяких здешних виз, И оборотисты, и ходки Купеческие плыли вниз Орехом занятые лодки.
И был внушительным навар, Сметлив купец, что меру весил, Когда возил он свой товар По городам чужим и весям.
III Шумел встревоженный увал, Качались кедры-исполины, Скрипели вековые спины – То ожидался страшный шквал.
Там, где-то в южной стороне, Сползало небо, словно с кручи. Подобно штормовой волне, Катились грозовые тучи.
И ветры сильные в верхах Прошлись над самым ближним лесом, И где-то шевелился страх На радость лешему и бесам.
И в поднебесье невидим, Средь туч отчаянно порывист, Грозой и бурею гоним, Как призрак, всё метался чибис.
IV И капли первые дождя Ударили по листьям звонко, И молния, с небес сойдя, Лесную опалила кромку.
И в наступившей тишине, Пугавшей силою явленья, Загрохотало в вышине Страшнее светопреставленья.
Вскипали, пенясь облака, И небо закрывалось мглою, Катились, как мячи, стога По чисто скошенному полю.
Деревья гнулись, как лоза, В испуге, онемевшем- лица. Кругом леса, одни леса И места не было укрыться.
И мы бежали “в никуда”, Грозой и бурею гонимы. И только понял я тогда, Как беззащитны мы, ранимы.
То был и в правду жуткий час. До той поры я был наивен. Всё сразу падало на нас: И ураган, и град, и ливень.
Неслись по небу облака, И ветер свирепел в порывах, И сильная отца рука Меня сдержала у обрыва.
И, сколько раз была гроза, При мне, испуга не скрывая, Немела бабушка моя И на святые образа Молилась, к полу припадая.
И я, обхваченный отцом, Стоял с закрытыми глазами, И вспоминал её лицо, Застывшее пред образами.
С каких-то штормовых морей, С пустынной ветреной саванны Дошли до родины моей Шальные ветры-ураганы.
И вековые кедрачи Гудели на большом увале. И, падая, друг друга мяли, В завалах навсегда почив.
Здесь был второй девятый вал, В глуши лесной, на диком бреге, Что не на шутку насылал Из-под небес всесильный регент.
V Потом всё было, как во сне: Телега, лодка, берег с тиной. Всё тот же невод на плетне, Всё та же самая картина.
Хозяйский уцелевший дом (В грозу я жил о нём мечтами) Нас встретил трапезным столом, Большими тёплыми печами.
И разливался в чашки чай, Горячий, свежий, ароматный. А над тайгой из края в край Гром погромыхивал раскатный.
В блаженном и сухом углу Стихийной не хотелось страсти, Лишь только лошадь на лугу Каталась, чувствуя ненастье.
И, если над землёй гроза, Иль в непогоду ветер свищет, Надёжней нет для нас тогда Тепла уютного жилища.
Оцепеневший от грозы Вдруг коростель запел нестройно, И было в сумраке избы Тепло, уютно и спокойно.
И одинокий старый дом Дремал среди берёз косматых. И ещё слышались потом Грозы далёкие раскаты…
[indent]indent Виктор Кухтин 2014[/indent][/indent]
Marusya
Продвинутый пользователь
[#32] ·
Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче — ни то, ни это. Хлеб получёрствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестрёнка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде, они уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.
Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет, тёплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге — и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придёт в наш домик, Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать…
Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизнь моя — с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. «Двадцать один», — бормочу сквозь сон. «Сорок», — смеётся время. Сорок — и первая седина, сорок один — в больницу. Двадцать один — я живу одна, двадцать: глаза-бойницы, ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку, кто-нибудь ждёт меня во дворе, кто-нибудь — на десятом. Десять — кончаю четвёртый класс, завтрак можно не делать. Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять. Восемь — на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне…
Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.
Аля Кудряшева