Который год висит на нитке Наш эффективный синдикат. Внезапно лопаются скидки И превращаются в откат.
За дверью щёлкнут каблуками, Раздастся в темноте звонок, И затолкнут меня пинками В блестящий чОрный воронок.
Не откупиться чёрным налом, Осталось только размышлять. А впрочем, времени навалом, Годков примерно двадцать пять.
Шуршат зверьки проворные, выщипывают блох. Цветёт Путепроводная и Конаковский Мох. Себя гипнотизёрами и циркачами мнят, Блестят одежд узорами оравы цыганят. У изумлённой публики, уставшей от чудес, Они стреляют рублики на новый мерседес. Платформа. Дождик начался и вскорости затих. Вагон по рельсам катится, и паровоз пых-пых. Мест много, это радует, сажусь к окошку, фух. Бутылка с пивом падает, распространяя дух. Довольное томление, дремота, зыбкий флёр. Внезапно оживление, в вагоне контролёр. Зашевелили членами десяток человек, Прикинувшись спортсменами, изображают бег. Перестают быть пресными минуты на часах. Заходит дядька с песнями и маетой в глазах. Руками струны дёргает, от лирики такой Повеет безнадёгою, печалью и тоской. Мелькают вдоль околицы бетонные столбы. Стоят и хорохорятся берёзы и дубы. Вон дачники из коврика вытряхивают грязь. А вот уже и Ховрино, приехали, вылазь.
Наши пальцы расставлены веером, Только мысли и речи пусты, И плывут непрерывным конвейером В интернетах чужие посты.
Наши чувства попрятали личики В паранджу отвлекающих слов. За фасадами геополитики Предостаточно тёмных углов.
Ничего не имеет значения. Ничего не должно волновать. Восклицания и возмущения Где-то в прошлом. Поэтому - спать!
Пусть снежинки резвятся и бесятся, Рассекая мираж полутьмы В первый вечер последнего месяца Надоевшей изрядно зимы.
А когда под студёными водами Вдруг проклюнется первый росток, Я проснусь и уйду огородами На свиданье с зарёй. На восток)
Помню, дедка еще молодой, Помню, всюду какие-то сборы. По амбару мели бородой, По сусекам скребли без разбору.
Дедку звали Егор Цыганов. Он был нрава довольно крутого: Мог пройтись по селу без штанов, Но почитывал графа Толстого.
Помню, бабка еще молода, Суетится в дому и мурлычет. И всё тычет ухватом. Куда? Ах, куда-то, зачем-то, но тычет.
А потом испекла колобок И дивилась румяному чуду, Не подумав, что короток срок, Подбирала получше посуду.
Но покинув отеческий дом, Расточая пленительный запах, (Как Россия легка на подъем!) Колобок покатился на запад.
До чего же далек Нюренберг! До чего ж нелюбезны соседи: Задран волком попутчик Четверг. Сам едва улизнул от медведя.
Есть за Вислою город Пшечстой. Проживает там пани Лисица. Ждет она колобка на постой По дороге к германской границе.
Их пять дней пролетят как в бреду, А потом он напишет в альбоме: «Пани Лиска, любите еду, Всю, что в вашем появится доме».
…Безыскусный маршрут колобка Мы с младенчества знаем из сказки, Но невольно метнулась рука Привнести в него свежие краски.
Близок мне этот старый сюжет, Ибо в нем нахожу отраженье Наших странствий и наших побед И к неведомым целям движенье.
Ну, кого я спародировал, объяснять не надо. Того же, кого и всегда.Я вообще не в курсе, о чём речь, но стих замечательный!
В утробе уютной кельи Невидимы и тихи Поэты ломают перья, Годами пиша стихи.
Веками рожают в муках Рифмованной мысли слог. Давно в пауках и мухах И стены и потолок.
Давно прожжены гардины, А рифму найти невмочь. Лохмотьями паутины Висит за окошком ночь.
Но день, серебрист и светел, Наступит, стерев следы. Развеет по ветру пепел Рифмованной ерунды..
(хором) Но день, серебрист и светел, Придя, разметёт стихи. Развеет по ветру пепел Сияющей чепухи..
Предаваясь лени У лесного пруда Пальцами колени Разминает Будда
Проводя по шее Веткой базилика Что-то там Орфею Шепчет Эвридика
Разговор негромкий Обрамляет лира На тончайшей кромке Призрачного мира
На конце иголки Ангелов фрагменты Демонов осколки Мифы да легенды….
Волос распущенную прядь Поправьте, номер наберите, Но только вас прошу, не врите, Что просто вышли погулять.
Лукавый прищур томных глаз.. Пустое это. Ах, оставьте. Забудьте всё и лучше станьте Такой, как были в первый раз.
Под сенью елей серебристых Дымок потрескавшихся дров… Мне нужно лишь немного слов, Таких пронзительных и чистых,
Чтоб пенной крови жгучий ток Пронзил от сердца и до пяток. Скажите слов таких десяток. Ну не десяток… Хоть пяток.
Когда чирикнет певчий дрозд, И прокудахтает ворона, Когда на небе, полном звёзд, Не будет видно Ориона,
Когда светило заблестит Как злато высочайшей пробы, Когда проснётся аппетит, Когда растают все сугробы,
Когда расстелется ковром Среди деревьев перелеска, И прогремит весенний гром Непродолжительно, но веско,
Я поднимусь и укажу Кратчайший путь навстречу лету. Да, я устал. Я ухожу. Скорей карету мне, карету!
Мне не доступны паруса И малозначимы норд-весты. Мне не открылись небеса, Не покорились Эвересты.
Я не Плутарх, не Аристон, Не президент и не министр, Я не Эйнштейн и не Ньютон, И разум мой не так уж быстр.
Я не построил Днепрогэс И не валил тайгу на БАМе, А если направлялся в лес, То лишь с корзинкой за грибами,
Где их неспешно собирал, С друзьями у костра балакал, А если кто-то умирал, То втихаря скорбел и плакал.
И главный выигрыш в лото Поднять мне было не под силу, Я просто жил, чтобы никто Не плюнул на мою могилу.
Я не Ньютон и не Эйнштейн, Не Аристотель, не Спиноза. Я не коньяк и не портвейн, Я не боярышник, не роза.
Я не актёр в большом кино, Я не Кобзон, не Пугачёва, И не родимое пятно На голове у Горбачёва.
Я не берёза и не дуб, Не невод в треснувшем корыте. Я не умён, но и не глуп, Я показушен, но и скрытен.
Я вылез и стою такой Красивый, вкусный и полезный, И прежде, чем найти покой Под закалённой кромкой лезвий,
Я издаю предсмертный скрип, И червяки бледнеют в тушке. Я толстопузый белый гриб, Который вырос на опушке.
Я сниму космический наряд И подставлю лоб под свежесть капель. На холме похожий на снаряд Головной ракетный обтекатель.
Выну из пробирки ДНК, Разбегутся йожики и зайцы. Между нами космоса века И закат иных цивилизаций.
Тучи разрываются во мгле, Молнии сверкают, ветер воет. Я как Бог ступаю по Земле. Я дракон. Я гад. Я рептилоид.
Могу продолжить.
Помните стихотворение Лермонтова про царицу Тамару?
В глубокой теснине Дарьяла, Где роется Терек во мгле, Старинная башня стояла, Чернея на черной скале…
Ну и так далее. Прекрасные стихи. Возможно, они подсознательно повлияли на написание следующего. Это я писал целых два вечера. Вчера и сегодня:
Здесь волны танцуют у берега, Срываются в водоворот. Мерцают огни Билдерберга Во тьме океанских широт.
Минуя приличия рамки, Сходя понемногу с ума, Очнёшься ты в каменном замке, Где вечно царит полутьма.
Дворецкий в спокойствии чинном Подаст тебе кофе и торт. Небрежно прикрыт балдахином В углу небольшой телепорт.
Сидят напряжённые лица За круглым блестящим столом. Здесь козни плетёт закулиса. Течения жизни излом.
Окутала мир паутина Пучком торсионных полей. Сочится из уст ассасина Пропитанный ядом елей.
Отрава подмешана к торту. Качается чаша весов. И ты посылаешь их к чёрту, Наёмных убийц и лжецов.
В бреду, между раем и адом, Заброшенный в тёмную клеть, Своим угасающим взглядом Сумеешь картину прозреть,
Как сел на ближайший пригорок Советский большой вертолёт. Спустившись по трапу, Егоров Кантарии знак подаёт.
По берегу шлёпают ласты Стучат по камням сапоги. У каждого новенький бластер. Защита у всех из фольги.
Вдруг выстрел раздался из пушки И скалы как пух разметал. В дыму сквозь огня завитушки Луч лазера режет металл.
Короче, от замка остался Оплавленной стенки кусок. Противник пленён. Кто не сдался, Пустил себе пулю в висок.
Отныне стоит безопасный И солнечный архипелаг. Над ним развевается красный Советской Империи флаг!
Ты помнишь, издревле в России Имел значенье каждый мем. Апстену. Фтопку. Ниасилил. Пешы есчо. КГ/АМ.
Когда любой демотиватор Демотивировал смешно, Когда значенье слова “вата” Ещё иное не пришло,
Когда на чью-то эскападу В жэжэ так искренне, любя, Ответят: Аффтар, выпей йаду! Иди в бабруйск! Убей сибя!
И результат, всему основа Большая круглая печать, Когда на ней всего два слова, Зато какие: “Эта пять!”
Какая в них живая сила! Какой в них прочности запас! Ты помнишь, друг, всё это было. Когда? Тогда. А что сейчас?
Лишь пациенты да хирурги, Ни холодны ни горячи, И огонёк нетленной Лурки Немного теплится в ночи.
Перо не ведает бумаги. Пусть веселится детвора. И седовласые олдфаги, Мы сядем, выпьем у костра.
Ты завернёшь лихие речи, Потоком мысли обуян, А я, обняв тебя за плечи, Скажу: Камрад! Это баян!
Под сенью цветущих магнолий Под запах арбузов и дынь Открыл я бутылку и нолил Вина, и мы чокнулись, дзынь.
Вдруг тень пролегла между нами. Подёрнулась высь пеленой. Свирепое злое цунами На нас надвигалось стеной.
Дугой горизонт изогнулся. Хватаясь за прутья перил, Я вскрикнул и тут же проснулся. Похоже, я дури вкурил.
Шесть утра, уже светает, За окошком месяц март. Комментарии читает В интернете Бонапарт.
На плече его наколка, В голове его мигрень. И надета треуголка Сикось-накось, набекрень.
Михаил Илларионыч, Его давний корефан, В эту мартовскую полночь Наполнял ему стакан.
Ощущенье полной лажи, Состояние бревна. За окном плывут пейзажи И поля Бородина.
В дополненье к мозгодавке Колеса неровный стук. Он сидит на жёсткой лавке, Тупо пялясь в ноутбук.
Март пройдёт, апрель, и птахой К нам впорхнёт цветущий май Показать как строго [censored] Направляется Мамай.
Хочу затейливо, игриво До самой старости пожить, Души прекрасные порывы Без суеты осуществить.
Не рассуждая о цене, Упиться, возгореть свободой. Но только кто-то шепчет мне: Кончай п.. (болтать), иди работай…
Пока я жив, я не умру! И показав всем средний палец, В моря желтеющих купальниц Сойду по мягкому ковру.
